… мне сказал один человек,
называвший себя лишь по отчеству, –
Поэт – это просто. Поэт – это стигмы
на ладонях и ступнях общества…
Стихи – не ремесло не колдовство,
Стихи – не превосходство не утрата.
Стихи – не пряник дурню в Рождество,
Стихи – не оскоплённая услада.
Стихи – не проповедь для братьев во Христе,
Стихи – не блажь, не кисея тумана.
Они – застывшее мгновенье на холсте,
Они – знак тайный на челе шамана.
Стихи – не благовония жрецов,
Не приторная патока жеманства.
Стихи – копыта диких жеребцов,
Дробящие и время, и пространство.
Стихи – не флюгер, приколоченный к шесту,
Поскрипывающий в унисон с цикадой.
Они – запястья, пригвождённые к кресту,
Они – стихия, пламя и торнадо.
Стихи – метель в разгаре января,
Всепроникающее действие урана.
Стихи – петля на шее бунтаря,
Стихи – дамоклов меч, удар тарана.
Стихи – вращенье жерновов времён,
Затишье перед бурей ли… распадом…
Грех первородный и последний стон.
Всевидящего ока капля яда.
…падает снег
Вот тебе и кончился год,
шахматным конём сделав ход,
и народ, устав от забот,
наряжается.
И в преддверье горою пиров
экзотичность даров не волхвов
разноцветьем стеклянных шаров
отражается.
И закупается
гордо и смело
счастье и радость хоть на ночь, вразвес.
И растекается благость по телу,
и расточает подъезд политес.
Но ангелочек
конфеткой на ветке
чуть шевельнётся, как будто вздохнёт,
словно соседка по лестничной клетке –
древняя бабка: …и это пройдёт.
И опять народ с января
станет до конца декабря
обрывать в мечтах якоря
до испарины.
И опять будет жить без царя
в голове. Неизменно коря…
величаво с похмелья куря,
с верой в барина.
Но зарастают
морозным узором
память и окна, светясь как заря.
И оседают снежинки, как споры,
в колбе из света вокруг фонаря.
И появляются
время и место –
сказкой рождественской в снежной тиши
с мягким спокойствием сдобного теста
и с комельком для озябшей души.
И уже совсем не страшит
мишура, что так мелко дрожит
оттого, что мир белыми шит
мир по-чёрному.
И улыбкою чудо-кота,
исчезающего без следа,
полумесяц сияет, о, да –
непритворною.
И извивается
сладкая мука
долгой поземкой по глади дорог.
И не спеша пишет ветер разлукам
белым по белому свой эпилог.
…и согреваются
медленно руки
гостьи, которую ждал целый век…
и возвращаются плавные звуки
из позапрошлого. Сверху как снег.
Дагаз
Ночь. Безлюдие дорог.
Осыпаемые снегом
спят дома под белым небом,
как слова из длинных строк.
И кружатся в полусне,
и раскачивают стены
бесконечностью рефрена
превратившиеся в снег
тени падающих звёзд –
шестилучевые тайны.
И петроглифом печальным
город-птица в зиму вмёрз.
И идёт сквозь снегопад
в никуда из ниоткуда,
как невиданное чудо,
что вершится наугад –
одинокий человек,
не отбрасывая тени,
медленно, как сновиденья
подо льдом текущих рек.
Он идёт не первый век
и никто не замечает,
что он каждый год сличает
с прошлым падающий снег.
Он невесть во что одет,
как закончившийся праздник…
и в следах его не гаснет
неба мартовского свет.
Хагалл . Ей – не успеть и не поверить…
Сколько раз он вставал на носки
и нелепо вытягивал шею,
чтоб в лицо разглядеть ворожею,
насылавшую приступ тоски…
сколько лет по застывшей воде,
как отставшая птица от стаи,
он бродил одиноко по краю,
за которым Ничто и Нигде.
Но разбивалась осень, как ливни,
радугой брызг над плечами его,
и пожелтевшие Времени бивни
небо несли над его головой.
Он молчал и курил в темноте,
вечность сжав до упругости мига,
а душа заходилась от крика,
тенью день проведя в немоте.
Как страницы листал он года,
вместо книги столетья читая,
но и он никогда не узнает,
чем закончилось всё и когда.
Но неизменно вдали от столицы
крыльями эльфов слюда в январе
в ночь полнолуния будет искриться
в рунами ставших следах снегирей.
А от бычьих голов облаков
по земле бирюзовые тени…
только вряд ли что это изменит,
разве что продолжительность снов.
И на белом небесном быке,
что касается Солнца рогами,
он уедет, объятый веками,
словно пламенем. И налегке.
И вспыхнут алым степи и горы
на синем фоне забытых чудес…
но сердце, плавясь в поезде скором,
верить не сможет, что нет его здесь.
ты
я знаю…
знаю… это ты
вычёсываешь
частым гребнем
порядка слов и смыслом древних
до серебристой чистоты
из снов моих
дурную явь –
раскладывающую жизнь
поцентно
по полочкам, как импотенты
любовниц бывших
фоторябь…
я чувствую, как плавно ты
молчанья золотом горячим
выводишь знаки в снах,
что прячут
кривые семена беды
на перекрёстке трёх дорог,
невидимых ослепшим глазом
от ненависти не напрасной,
которую не превозмог…
я не поверю,
что не ты
приносишь снам моим топазы,
светящиеся синим газом
ничьей
без имени звезды.
плюс 49. В тени
Отражающий солнце штрих-код
белым флагом в проёмах окон –
город взят.
Шелкопрядом в кокон
жизнь ушла… затаилась… ждёт…
и уже не рябит и не бьёт.
Комбинации клавиш и цифирь
не царапают.
…стены … шифер…
вообще ничего не скребёт.
Но разжёвывает доспехи
саранчовым квадратным ртом
одиночество…
как синдром –
сорок девять в тени… полвека.
все сорок девять веков
…он, как абсент, пил по глоточку
предрассветный туман,
и яд осенний вился в мыслях его.
Густое небо отражало
громом отзвук шагов,
земля найти в нём
пыталась изъян.
И повторить его хоть как-то
беспричинностью рек
и бесконечностью зимних дорог…
она накапливала соки,
плодоносила в срок
и принимала данность –
как снег.
Он искажал вокруг пространство,
проходя сквозь него.
Он мог пустить теченье времени
вспять.
Он не искал причин и места,
чтобы кем-нибудь стать.
Он просто был.
Все сорок девять веков.
Он никогда не прикасался
к дикой коже земли,
но тень земли
пятном лежала на нём.
Её сжигала ревность
на закатах огнём,
и ветер её ран не целил.
Он ни во что не верил
кроме солнца и звёзд,
менявших и размеры, и цвет.
Он перемешивал в ладонях
её первый рассвет
и запах листьев
и травы после гроз.
В его глазах переливался
перламутровый дым
и, остывая,
превращался в берилл.
Он был обычным богом –
светлым и молодым
все сорок девять ...
где-то там…
просто был...
тондо
Нарисуешь адресованное мне
ослепительное алое
большое,
не касаясь пальцами –
душою
раскалённой в неземном огне,
вытесняя из меня чужое.
И по кругу
золотой каймой –
сканью слов тебе подвластных ритмов,
белыми стихами ли
молитвой –
выплавишь русалочкой немой
пожелание
вернуться после битвы…
и блуждающие токи странных снов
будут пробуждать меня
средь ночи,
потому что
ты так очень хочешь,
видя мир глазами белых сов.
И сама не ведая
пророчишь.
***
…остановиться на мосту,
не зная о его названьи
и под собою пустоту
почувствовать.
Сгоревшим зданьем
стоять при свете фонарей,
впуская в выбитые окна,
как птиц продрогших в ноябре,
посыльных осени,
умолкнув.
Гортанным эхом с этажей
вниз потечёт легко и просто
предчувствие, что сам уже
необитаем
остров… остов…
В ночь
ожиданий лебеда
роняет маковое семя,
и видно,
как несёт вода,
собой отслаивая время.
По дорогам мощёным
Бродит жизнь по земле,
выедая основы
горьких истин, звучащих ещё Марсельезой,
а в недоенном вымени
мессы да пьесы
набухают молозивом каждого слова.
Бродит жизнь по дорогам священной коровой.
По дорогам мощёным свинцом и железом…
и провисшее небо под собственным весом
выгибают и держат над ней
свет и слово.
это он…
Это он с узорами на коже,
выжженными вспышками сверхновых,
листья памяти в ладони мял, тревожа
сентябрей парчовые обновы.
И зачем ему снегов январских, право,
белизной безжизненной искриться,
если у него ненужный навык –
видеть сверху быстро всё,
как птица.
Он смотреть на солнце не моргая
долго мог, не смеживая веки.
А когда-то жизнь совсем другая
у него была.
В давно прошедшем веке.
Алексей Гвардин
