ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА

Нодир НОРМАТОВ

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА

Рассказ

Сельская школа недалеко от берега Дабилсая. Звонок прозвенел уже давно – во дворе никого нет. Только из некоторых классов доносится шум: дети, наверное, все еще не дождались своих учителей. В учительской, которая находилась в далеком конце здания школы, шла беседа.

– Почему он не уходит на пенсию? – спрашивает молодой преподаватель, принятый на работу совсем недавно.

Занятый внесением поправок в расписание завуч не спеша ответил ему:

– У него возраст ещё не подошёл…

– Как он будет преподавать с таким плохим зрением? – удивляется молодой преподаватель. То, что он лишь недавно приехал в эти места, было видно по его внешности: у него на шее висел яркий галстук, на кримпленовом костюме приколото украшение в виде зайчонка. Он стоял у окна и задумчиво смотрел на пышно цветущее вишневое дерево.

– Наверное, ему стоит полечится?

– Нет, врачи советуют ему перейти на другую работу…

В это время открылась дверь, и в учительскую с книгой подмышкой вошел человек преклонного возраста. Завуч запнулся, увидев его. Вошедший с опущенной головой задумчиво шагнул в сторону, где на стене висела географическая карта. Прищурившись, посмотрел на нее. Из кармана его чуть помятого пиджака виднелся хорошо отточенный кончик красного карандаша.

– Гаффар-ака, – обратился к нему завуч, стараясь придать своему голосу как можно больше доброжелательности, – не отдать ли вам уроки труда… Надо бы сейчас решить этот вопрос, так как сегодня педсовет… Что вы на это скажете? Этот молодой человек тоже специалист по географии…

Гаффар-ака потёр глаза и посмотрел на парня, стоящего у окна. Молодой человек достал из кармана сигарету, прикурил и тут же бросил её в пустую урну. Гаффар-ака почувствовал себя совершенно опустошенным. Через некоторое время он произнёс виновато:

– Да, братишка, врачи правы, я теперь не гожусь для преподавания. Я ведь и сам собирался уволиться…

– Мы подыщем вам другую работу, и зарплата будет сравнительно такая же… – заторопился завуч.

– Не надо, дорогой Тураджан, я не могу так. Я привык работать честно. После урока оставлю вам заявление об уходе.

Сказав это, он взял со стола классный журнал и неторопливо направился к двери. Выходя из учительской, услышал слова молодого учителя:

– Зачем вы сейчас это сказали, ведь можно было попозже…

– Дорогой, служба не терпит уступок, – ответил завуч, – мы должны думать о детях.

«Да, да, конечно, – подумал Гаффар-ака, – надо думать о детях!..»

* * *

Вечером Гаффар-ака сообщил дочери:

– Я решил уволиться с работы, дочка. Зрение совсем ослабло, ничего не получается у меня.

Айпарча, качающая колыбель ребёнка, повернулась к нему и тихо вздохнула:

– Вы довольно поработали, отец, пора и отдохнуть, – сказала она мягко, – ваш зять не станет тяготиться вами, хотя у него на иждивении находятся уже семеро.

Отец посмотрел на дочь с грустным умилением.

– Не в этом дело, – сказал он, – я просто не могу жить без дела.

На улице шёл дождь. От журчания стекающей по желобам воды мысли Гаффара-аки прояснились. В разбитое оконное стекло в комнату врывался свежий ветер.

– Это Артикджан, негодник, разбил вчера, – сказала Айпарча. – Хоть бы оказалось стекло в магазине, заменить надо.

– Ладно, не ругай ребёнка, – успокоил её Гаффар-ака.

Он взял коробку из-под конфет, развернул, распрямил её и неторопливо приклеил её к разбитому стеклу. Потом прилёг на подушку.

Что же теперь делать? Впереди зияющая пустота. Эта мысль сначала удивила его, потом он ужаснулся ей и вздрогнул, приподнялся и сел. Незаметно для дочери бросил унылый взгляд на портрет своей умершей жены, который висел у него над головой, и через некоторое время опять прилёг.

Айпарча отошла от колыбели уснувшего ребёнка и обернулась, чтобы сказать что-то отцу. Но в комнате царила такая странная тишина, что она не решилась нарушить её и вышла посмотреть за курами. Одна из трёх имеющихся кур снесла яйцо. Айпарча приготовила ужин, заварила чай. Когда вошла в комнату, отец сидел, качая колыбель ребёнка. Айпарча постелила скатерть и позвала всех к столу. Малыш спал, мирно посапывая. Наливая отцу чай, Айпарча сказала:

– Отец, ухудшение вашего зрения – следствие ранения, полученного на войне. Вам, наверное, следует идти в район, похлопотать. Может, вам пенсию назначат раньше срока…

– Понимаешь, мне как-то неудобно напоминать о заслугах тридцатилетней давности, дочка… – произнёс Гаффар-ака.

– Ну вы же не один такой. Государство берёт на попечение сотни таких, как вы.

Зять тоже поддержал жену.

…После долгих колебаний Гаффар-ака решился сходить в район. Зашёл в отдел социального обеспечения. Дородная женщина с прищуренными глазами, сидящая за столом прямо напротив дверей этой светлой и уютной комнаты, с улыбкой посмотрела на него и пригласила сесть:

– Чем мы можем быть полезны? – спросила она его.

Её улыбка взбодрила Гаффара-аку.

– Сестричка, я ещё не достиг пенсионного возраста, но мне надо оформить пенсию…

Женщина с любопытством посмотрела на него:

– А в чём причина?

– Зрение у меня некстати ухудшилось. А мне только пятьдесят лет.

– Так можно же подлечиться…

– Я шесть раз лечился в Ташкенте. Видимо, это бесполезно, – затем Гаффар-ака чуть смущенно добавил: – Это следствие ранения, я был ранен в голову на войне…

– А справка у вас есть?

Гаффар-ака улыбнулся грустно:

– Кто бы мог предвидеть, что могут понадобиться эти справки. Была, конечно, справка. Но, возвращаясь с войны в день победы, мы завернули в неё махорку в поезде и выкурили! Бумаги не было.

– Как ваша фамилия?

– Турдиев.

– Ну так вот, товарищ Турдиев. Вы напишите письмо в тот госпиталь, где вы лечились, и они вышлют вам дубликат справки.

– Теперь ведь нет тех госпиталей, сестричка, – сказал Гаффар-ака, да я и адрес забыл. Только помню, что это было в Кёнигсберге и всё…

– Но тогда мы ничем не можем вам помочь, – сказала женщина.

– Выходит, слово живого человека не в счёт, нужна бумага? – попытался пошутить Гаффар-ака.

– Почему вы так говорите? – возразила женщина. – Есть определённый порядок. Обратитесь-ка в межрайонную комиссию, ВКК она называется. Она наверняка поможет вам.

Гаффар-ака вышел и, не дожидаясь автобуса, на попутной машине вернулся в кишлак.

Наступили последние дни лета. Гаффар-ака любил проводить время под большой чинарой, выросшей около старой мельницы. Здесь всегда было многолюдно, здесь он встречал своих товарищей, беседовал со знакомыми о том о сём. Однажды он вступил в разговор с дедушкой Сафаром, который продавал здесь мясо.

– Эй, Гаффар, – подозвал его дедушка Сафар, – иди сюда.

– До чего сегодня жарко, – подходя к нему, заметил Гаффар-ака, опуская с плеча ремень своей почтовой сумки.

Они подошли к супе в тени чинары и сели.

– Говорят, что вы отремонтировали эту старую мельницу, – спросил старик, указывая на нее. – Хотите работать на ней?.. Хорошее дело. Я ездил за товаром и не знал, а то помог бы вам в ремонте.

– Это я просто так, от нечего делать…

– Это хорошее дело, – повторил дед Сафар. – А ведь раньше эта мельница была очень важной, жизненно важной. А теперь оказалась ненужной. Вон, бери сколько угодно белой муки, во всех магазинах она теперь продаётся.

– Да, – согласился Гаффар-ака. – Вся моя молодость прошла в этих местах. Я отремонтировал мельницу в память о былых днях…

– Да, были времена. Мы же ещё до вас здесь гуляли в молодости, выбирали себе невест. Свою жену я здесь и выбрал, поймал-таки здесь… – весело хихикнул дед Сафар. – Молоды-зелены были.

Он достал из кармана маленькую табакерку, насыпал оттуда на ладонь порцию насвая и заложил под язык, от наслаждения закрыв глаза.

Гаффар-ака улыбнулся, глядя на него.

– Я хотел у вас спросить, дядя, – обратился Гаффар-ака к нему, – не найдётся ли у вас немного пшеницы? Я бы перемолол её вам… Ведь лепешки, выпеченные из муки, смолотой на мельнице, намного вкуснее обычных… Я расспрашивал всех своих соседей, ни у кого зерна нет, чудно.

– У меня тоже нет, – сказал старик и встал, – но есть у Хамробая. Он каждый год сеет пшеницу… Браток, ты побудь здесь немного за меня. Мне надо сходить в усадьбу. Я там пустил воду для поливки огорода, надо посмотреть. Ты встань за прилавок, если подойдёт покупатель.

Сказав это, дед Сафар ушёл. Оставшись один, Гаффар-ака задумался, устремив взгляд на милую душе местность, на мельницу. Перед его взором возникла тихая, радостная картина: равномерно крутящиеся жернова мельницы, золотые зёрна пшеницы, сыплющейся в её ковш, подходящие в очередь девушки и женщины, желающие промолоть своё зерно.

Ведь эта мельница была так дорога и необходима когда-то. А теперь совсем заброшена. Если бы не возражения стариков кишлака, её давно бы снесли. А почему её обязательно надо сносить? Ведь бывают вещи, ставшие ненужными, но остающимися дорогими как воспоминание. Гаффар-ака достал из своей сумки журнал, полистал его и сунул обратно. Не зная, что делать, он стал ходить взад и вперёд в ожидании дедушки Сафара.

Верхом на ишаке подъехал к чинаре дед Хамро. Ишак остановился у арыка, не желая прыгать через него. Сидя верхом, дед Хамро понукал его, бил по бокам.

– Да слезьте вы с него! – посоветовал ему наблюдавший за этой картиной Гаффар-ака. – Этот упрямец всё равно теперь не станет прыгать.

Ничего ему не отвечая, дед Хамро слез и перевёл своего ишака через арык. Привязав его к чинаре, подошёл к стоявшему у лавки Гаффару-аке.

Они не были близко знакомы, просто здоровались, но никогда ни о чём не разговаривали. Дед Хамро не нравился Гаффару-аке. Ничего в нём не нравилось: ни коротенькая бородка, ни его крупные глаза, ни его губы, которые всегда кривились в насмешливой улыбке. Вот и теперь, как только он подошёл к Гаффару-аке, эти губы расплылись в ухмылке.

– Здравствуйте, – поздоровался Гаффар-ака.

– Я вижу, что у вас новая профессия теперь, поздравляю! Значит, вы теперь мясник? Значит, вам всё-таки пришлось уйти из школы?

– Да, я ушёл. Теперь работаю почтальоном, – сказал Гаффар-ака, указывая глазами на почтовую сумку.

– Бросили преподавательскую работу?

– У меня ослабло зрение. К тому же я ушёл воевать, доучившись в институте. А после войны не до учёбы было…

Дедушка Хамро не был на войне, поэтому он не любил разговоры на эту тему. Он быстро переключился на другое:

– На вашем месте работает новый преподаватель.

– Да, я же сам подал заявление…

– Взвесьте полкило мяса, – перебил его старик.

– Говорят, у вас пшеница есть? – спросил его Гаффар-ака, взвешивая мясо. – А почему вы так мало мяса берёте? Мясо хорошее, возьмите побольше. Ах, да, я забыл, что ваша новая жена ушла от вас. Сочувствую вам, остаться одному на старость лет…

У старика резко переменилось настроение.

– Я по-вашему стар?! – отрубил он. – Это вы постарели, браток, а не я! А я ещё о-го-го!..

Выпалив всё это, старик успокоился и стал говорить, по-своему обыкновению, перескакивая с одной темы на другую.

– Вы мне взвесьте филе, браток… А вы слышали, что говорят по радио? Говорят, что где-то идёт война… Человечество не может без войны. Вот увидите, скоро и у нас будет война…

– Что вы сказали? – переспросил ошеломленный Гаффар-ака.

– Война, говорю, нагрянет, – небрежно ответил старик, не глядя на него. – Я же поэтому ежегодно сею пшеницу. Если будет война, голодухи не миновать. Вот тогда, браток, за чашку пшеницы согласиться поспать со стариком даже самая свеженькая девчонка.

Гаффар-ака пристально сверху вниз посмотрел на крепкую фигуру старика. Ему показалось, что это он виноват во всём, во всём: и в том, что у него ослабло зрение, и в том, что жена его умерла в годы войны от голода, и ещё во многом другом… Закипел от гнева, он схватил старика за ворот… и сам не заметил, как ударил его кулаком… Подбежали люди, стали разнимать их, со стороны магазина прибежал милиционер Карим.

 – Почему вы ударили старика? – спросил Карим Гаффара-аку в отделении. Там собралось много людей, всем не терпелось узнать, почему Гаффар-ака ударил деда Хамро.

Гаффар-ака поднял голову и тихо попросил:

– Не расспрашивайте меня…

– Нет, вы должны ответить!

Гаффар-ака почувствовал, что действительно должен ответить. Не милиционеру Кариму, а этим людям надо ответить.

– Я ударил его потому, что он сказал, что скоро нагрянет война.

Карим с удивлением посмотрел на Гаффара-аку.

– А раньше между вами была какая-нибудь вражда?

– Не было никакой вражды.

– Вы правду говорите?

– Я сказал правду. Какая может быть вражда, если он живёт в другой стороне кишлака, а я здесь. Мы с ним едва встречаемся раз в месяц. И то лишь здоровались – вот и всё наше знакомство. Карим почесал свой лоб.

– Вы пока идите, – сказал он через некоторое время. – Вы свободны до тех пор, пока старик Хамро не напишет на вас жалобу.

Гаффар-ака взял свою сумку и пошёл домой.

К вечеру весь кишлак уже знал о случившемся. Кто-то верил этому, кто-то нет. А на следующий день Гаффар-ака сел на своего осла и отправился в дальнее село, находящееся в горах. Он хотел проведать могилу отца и не сказал детям, когда вернётся. Ему хотелось полюбоваться диким виноградом, вьющимся над оврагами, поесть хлеба, макая его в чистую, прохладную, родниковую воду, побеседовать с близкими душе людьми в тех краях, где когда-то жил его отец и прошло его детство. Время от времени он думал о том, что наверняка его засудят, но почему-то чувствовал себя очень легко, словно какой-то груз свалился с плеч.

Старик Хамро не подал заявление в суд. Узнав об отъезде Гаффара-аки в отдалённое село в горном ущелье, он почему-то даже обрадовался и ограничился распространением слуха о том, что Гаффар-ака уехал, якобы испугавшись его.

Лето кончалось, становилось всё прохладнее и прохладнее, вода в арыках уносила пожелтевшие сухие листья, обильно опадающие с деревьев.

 Перевод с узбекского Гавхар Норматовой

Журнал «Звезда Востока», №3, 2018 г.